Хатынь
Анатолий Пименов
Под ногами отёкшими плавилась грязь,
Только в небе печально плывут журавли,
Над деревней затишье да люди, крестясь,
В раз последний глядят на небес корабли.
Только гонят быстрее, быстрее ещё!
Непонятно пока, но становится ясно -
Ад возможен земной: также там горячо!
Капли катятся вниз, ярко красным
Вспыхнул старый сарай, а оттуда кричат
И рыдают, и стонут, стеной стоит плач,
А навстречу метлою мести их хотят,
Управляет огнём в чёрной форме палач.
Кто-то вырвался - лёг, а за ним ещё двое,
Детский крик докатился до самого солнца,
Дым закроет глаза всем и в вечном покое
Загорелись в деревне простые оконца.
И услышало небо - упало на крышу,
И рассыпались брёвна - народ побежал,
Только им не уйти, не уйти даже мыши -
Пулемётчик до ночи их в лес не пускал.
Плюнув в землю, ушли, на руинах амбара
Появился, как тень, одинокий старик,
Обошёл пепелище, дышащее паром,
Он нашёл, что искал, полетел в небо крик.
И держа на руках обожженное тело,
Он смотрел в почерневшие эти леса,
Да упал в эту грязь, не обдумывать цели,
Он рыдал, проклиная в ночи небеса.
Хатынь
Валентина Коркина
Пахнет дымом над Хатынью,
И по воздуху - зола.
И от боли сердце стынет:
Всё звонят колокола…
Иностранные туристы
Погасили голоса.
Приумолкли их транзисторы,
Призадумались глаза.
Рядом девушка.
Со вздохом
И с акцентом говорит:
- Из Берлина я. Мне плохо.
У меня душа болит.
А лицо - белее мела,
Вспухли жилки на висках.
И на землю вдруг осела
На подогнутых ногах.
Помогла я встать ей.
Встала.
И руками развела:
- Это просто я устала,
Довели колокола…
Как вы, русские, жестоки!
Ведь война давно прошла,
А у вас - подумать только! -
Всё звонят колокола…
Что в ответ сказать?
Застыла
В горле горькая зола.
Дымом пахнет над Хатынью.
Говорят колокола.
*В основу стихотворения положен реальный факт.
В лагерях
Валентина Полянина
В лагерях, в лагерях, в лагерях,
Слышишь узники стонут в неволе...
Лагеря, лагеря, лагеря...
Место смерти и пыток и боли.
Расцвели в май победный сады,
Озарив царство тьмы ярким светом!
У подранков головки седы...
Но живые вы узники-дети.
Выжил кто, кто остался в живых,
Всё расскажут и детям и внукам;
Как терзали в концлагере их,
Обрекая на голод и муки.
В лагерях, в лагерях, в лагерях,
Слышишь узники стонут в неволе.
Лагеря, лагеря, лагеря...
Место смерти, и пыток, и боли.
Дахау
Валентина Полянина
Семьдесят тысяч погибли в Дахау,
Семьдесят тысяч различных народов…
Семьдесят тысяч поля бы пахали...
Семьдесят тысяч растили бы всходы...
Семьдесят тысяч и взрослых и малых,
Семьдесят тысяч- подумайте,люди.
Семьдесят тысяч народа не стало.
Годы кровавые мы не забудем.
Логово змеиное
Валентина Полянина
Бухенвальд, Освенцим и Дахау…
Страшные чудовища из ада…
Видно солнце где-то отдыхало,
И во мраке расплодились гады.
Так они прожорливы и мерзки,
Змей горынычи родной планеты.
Столько поглотили жизней детских,
Столько унесли тепла и света.
Что случилось на планете нашей,
Ведь глаза от слёз не просыхали.
Кто остался жив,тем вспомнить страшно
Бухенвальд,Освенцим и Дахау…
Запаслись мы силой и терпеньем,
Нас страданий годы закалили…
И пошли на адово творенье,
Логово змеиное разбили.
Пусть стоят века мемориалы!
Пусть напоминают всем о зверствах!
Бухенвальд,Освенцим и Дахау-
За колючей проволокой детство…
Освенцим
Валентина Полянина
Четыре миллиона человек
Замучены в концлагере Освенцим.
Кровавым был двадцатый страшный век,
Как вынесло всю боль планеты сердце.
Страданий годы, крови и огня,
И ненависть, и злобу, и насилье,
Как вынесла всё это ты, Земля,
И небо наше сохранила синим.
Как вынесла страдалица Земля
Концлагеря, где погибали дети,
О корке хлеба матерей моля,
И солнце не погасло на планете.
Освенцим
Анатолий Пименов
Под ногами отёкшими плавилась грязь,
Только в небе печально плывут журавли,
Над деревней затишье да люди, крестясь,
В раз последний глядят на небес корабли.
Только гонят быстрее, быстрее ещё!
Непонятно пока, но становится ясно -
Ад возможен земной: также там горячо!
Капли катятся вниз, ярко красным
Вспыхнул старый сарай, а оттуда кричат
И рыдают, и стонут, стеной стоит плач,
А навстречу метлою мести их хотят,
Управляет огнём в чёрной форме палач.
Кто-то вырвался - лёг, а за ним ещё двое,
Детский крик докатился до самого солнца,
Дым закроет глаза всем и в вечном покое
Загорелись в деревне простые оконца.
И услышало небо - упало на крышу,
И рассыпались брёвна - народ побежал,
Только им не уйти, не уйти даже мыши -
Пулемётчик до ночи их в лес не пускал.
Плюнув в землю, ушли, на руинах амбара
Появился, как тень, одинокий старик,
Обошёл пепелище, дышащее паром,
Он нашёл, что искал, полетел в небо крик.
И держа на руках обожженное тело,
Он смотрел в почерневшие эти леса,
Да упал в эту грязь, не обдумывать цели,
Он рыдал, проклиная в ночи небеса.
Хатынь
Валентина Коркина
Пахнет дымом над Хатынью,
И по воздуху - зола.
И от боли сердце стынет:
Всё звонят колокола…
Иностранные туристы
Погасили голоса.
Приумолкли их транзисторы,
Призадумались глаза.
Рядом девушка.
Со вздохом
И с акцентом говорит:
- Из Берлина я. Мне плохо.
У меня душа болит.
А лицо - белее мела,
Вспухли жилки на висках.
И на землю вдруг осела
На подогнутых ногах.
Помогла я встать ей.
Встала.
И руками развела:
- Это просто я устала,
Довели колокола…
Как вы, русские, жестоки!
Ведь война давно прошла,
А у вас - подумать только! -
Всё звонят колокола…
Что в ответ сказать?
Застыла
В горле горькая зола.
Дымом пахнет над Хатынью.
Говорят колокола.
*В основу стихотворения положен реальный факт.
В лагерях
Валентина Полянина
В лагерях, в лагерях, в лагерях,
Слышишь узники стонут в неволе...
Лагеря, лагеря, лагеря...
Место смерти и пыток и боли.
Расцвели в май победный сады,
Озарив царство тьмы ярким светом!
У подранков головки седы...
Но живые вы узники-дети.
Выжил кто, кто остался в живых,
Всё расскажут и детям и внукам;
Как терзали в концлагере их,
Обрекая на голод и муки.
В лагерях, в лагерях, в лагерях,
Слышишь узники стонут в неволе.
Лагеря, лагеря, лагеря...
Место смерти, и пыток, и боли.
Дахау
Валентина Полянина
Семьдесят тысяч погибли в Дахау,
Семьдесят тысяч различных народов…
Семьдесят тысяч поля бы пахали...
Семьдесят тысяч растили бы всходы...
Семьдесят тысяч и взрослых и малых,
Семьдесят тысяч- подумайте,люди.
Семьдесят тысяч народа не стало.
Годы кровавые мы не забудем.
Логово змеиное
Валентина Полянина
Бухенвальд, Освенцим и Дахау…
Страшные чудовища из ада…
Видно солнце где-то отдыхало,
И во мраке расплодились гады.
Так они прожорливы и мерзки,
Змей горынычи родной планеты.
Столько поглотили жизней детских,
Столько унесли тепла и света.
Что случилось на планете нашей,
Ведь глаза от слёз не просыхали.
Кто остался жив,тем вспомнить страшно
Бухенвальд,Освенцим и Дахау…
Запаслись мы силой и терпеньем,
Нас страданий годы закалили…
И пошли на адово творенье,
Логово змеиное разбили.
Пусть стоят века мемориалы!
Пусть напоминают всем о зверствах!
Бухенвальд,Освенцим и Дахау-
За колючей проволокой детство…
Освенцим
Валентина Полянина
Четыре миллиона человек
Замучены в концлагере Освенцим.
Кровавым был двадцатый страшный век,
Как вынесло всю боль планеты сердце.
Страданий годы, крови и огня,
И ненависть, и злобу, и насилье,
Как вынесла всё это ты, Земля,
И небо наше сохранила синим.
Как вынесла страдалица Земля
Концлагеря, где погибали дети,
О корке хлеба матерей моля,
И солнце не погасло на планете.
Освенцим
Татьяна Цыркунова
В лагере чёрном, в лагере смерти
В камерах сыпался сверху «Циклон».
Люди, не спите, слову поверьте, -
Страшен фашизм, изворотлив, силён.
Разные формы он принимает,
Может иные названья носить…
Но неизменно жизнь отнимает,
И невозможно за это простить.
Будем же бдительны и осторожны,
Юлиус Фучик к тому призывал,
Чёрною меткой, страшной, острожной,
К стенке позора фашизм приковал.
Ночь, тишина, всё спокойно в округе.
Печи Освенцима светят в ночи…
Сколько несчастных в адовом круге -
Встретились жертвы, да их палачи.
Вспомним то время, вспомним погибших,
Никто ведь из них не хотел умирать.
Пепел Освенцима, в душу проникший, -
Камни посеяны, нам - собирать…
Бухенвальд
Василий Росов
Я был в Бухенвальде. Обычный турист.
Местечко готических правил.
В лесу потаённом усатый нацист
Нам ад в созерцанье оставил.
Величие духа лежащих во рвах!
Кошмары изведанных пыток.
Ковчеги заветов в сожжённых умах...
Палач был поистине прыток.
Истлели глазницы провалов печей,
Но сажа - свидетель печали,
Кричит отголоском еврейских речей,
И русских... Здесь многие пали.
Татары, башкиры, сербы, хорват,
Французы, германцы, армяне...,
Тащил миллионы свастик ухват
Ко рвам - зияющей ране.
Квадраты бараков, удавки столбов,
Залы терзания плоти,
И крюки железа для черепов -
Издёвки пленённой пехоте.
Стоял я в безмолвии. Пот со спины.
Веймар, Йена, и Гёте?!
Шиллер и Лист... Гитлер в ремне -
Безумец на зверской охоте.
Дул ветерок. Цветы шевелил.
Рыдания били туриста.
Дождь бесконечный проводы лил
Под музыку гения Листа.
Освенцим - Auschwitz
Владимир Пипченко
Всё чисто, пусто, тишина,
Толпой притихшие туристы
И только гида речь слышна,
В бараке, как в больнице, чисто.
Налево - закром для очков,
Направо - детские игрушки,
Здесь были старики, старушки,
Всех крематорий сжечь готов.
Десяток эшелонов в день,
Евреи, русские, цыгане,
Поляки попадали раньше.
Чья на стене мелькнула тень?
Три четверти с перрона в газ,
Дымятся трубы напоказ,
Все молодые - на работу
И к Менгеле случалось кто-то.
Блок пыток, наказаний блок,
Двадцать четвёртый блок - публичный,
Для немцев чисто всё, отлично,
Оставшейся одежды блок.
Прошло четыре миллиона,
Трёмстам лишь удалось бежать,
Четыреста смогли поймать.
Вокруг безжизненная зона.
Саласпилс. 18
Ирина Стефашина
Над Саласпилсом тишина.
Лишь раздаются стоны чаек
И ветерок фонарь качает
Там, где расстрельная стена.
Не описать страданий детских,
Что начинали только жить?
Кто право дал людей казнить,
Предав их пыткам изуверским?
Живьем срывая кожу с ребер
И грудничков проткнув штыком,
Бедняг травили мышьяком
Те, кто зверьем зачат в утробе.
Здесь сотни заживо сожженных
И дикий свист стальных плетей.
Здесь каждый донор из детей
И в душегубке умерщвленный.
Здесь над могилами туман,
Где сердце в крике застывает.
Здесь девочка, еще живая,
От рваных погибает ран.
Здесь воздух полон слез и горя,
Где захлебнулся детский смех.
Здесь почернел белесый снег,
Где расположен крематорий.
Здесь боль сочится с каждой ветки,
Когда собаки плоть грызут,
Когда с детишек ногти рвут,
Им на руке поставив метки.
Здесь на земле утроен ад
Для тех, кто воином-то не был.
Здесь в ужасе немеет небо,
Что люди стали, как дрова.
Давно закончилась война,
Но детский плач земля впитала
И кровью в душах начертала:
Над Саласпилсом тишина.
Узник Бухенвальда
Неля Радченко
Возвращаюсь я в годы былые,
Вспоминаю заученный слог.
Бухенвальд...Холокост и другие...
"jedem das seine"-смерти порог.
Деревянный барак непригодный
Ощущает дыханье зимы.
Изнуренный лежал и голодный:
Мальчугану не больше восьми.
Неизвестный подсунул обрывок
Прошлогодней газеты кусок.
Настоящий, без всяких фальшивок,
Потемневший от срока листок.
Пересохшие губы шептали
Октябрятскую клятву страны.
За бараком овчарки брехали,
Да дымилася печь сатаны.
Ему чудился дом в Подмосковье,
На крылечке Тимошка сопит.
Пирожками запахло в жаровне,
Над садами журавлик летит...
Может,это душа мальчугана
Над Россией парит в небесах,
А в ладошках тепло талисмана:
Не сгорел он в зловещих печах.
"jedem das seine"(нем)-каждому своё
За колючкой
Николай Тимченко
11 апреля день памяти жертв фашистских концлагерей.
Об узниках-детях крик души моей.
Дахау, Белжец, Сосибор,
Освенцим, Хелмно и Треблинка…
Колючий лагерный забор.
И это быль, а не картинка.
А за забором детвора –
Худы, измучены, бесправны.
До тёмной ноченьки с утра
Их муки с взрослыми на равных.
Полны надежд, что их спасут,
Пусть не сегодня, а когда-то.
Освобождение несут
И им советские солдаты.
Не всем дождаться суждено –
Вблизи фашистский крематорий,
А в нём, с дровами заодно,
Конец их жизненных историй.
Ещё кому-то предстоит
Стать жертвой опытов фашистских.
И за колючкою стоит
Толпа. Все верят, счастье близко.
Саласпилс
В лагере чёрном, в лагере смерти
В камерах сыпался сверху «Циклон».
Люди, не спите, слову поверьте, -
Страшен фашизм, изворотлив, силён.
Разные формы он принимает,
Может иные названья носить…
Но неизменно жизнь отнимает,
И невозможно за это простить.
Будем же бдительны и осторожны,
Юлиус Фучик к тому призывал,
Чёрною меткой, страшной, острожной,
К стенке позора фашизм приковал.
Ночь, тишина, всё спокойно в округе.
Печи Освенцима светят в ночи…
Сколько несчастных в адовом круге -
Встретились жертвы, да их палачи.
Вспомним то время, вспомним погибших,
Никто ведь из них не хотел умирать.
Пепел Освенцима, в душу проникший, -
Камни посеяны, нам - собирать…
Василий Росов
Я был в Бухенвальде. Обычный турист.
Местечко готических правил.
В лесу потаённом усатый нацист
Нам ад в созерцанье оставил.
Величие духа лежащих во рвах!
Кошмары изведанных пыток.
Ковчеги заветов в сожжённых умах...
Палач был поистине прыток.
Истлели глазницы провалов печей,
Но сажа - свидетель печали,
Кричит отголоском еврейских речей,
И русских... Здесь многие пали.
Татары, башкиры, сербы, хорват,
Французы, германцы, армяне...,
Тащил миллионы свастик ухват
Ко рвам - зияющей ране.
Квадраты бараков, удавки столбов,
Залы терзания плоти,
И крюки железа для черепов -
Издёвки пленённой пехоте.
Стоял я в безмолвии. Пот со спины.
Веймар, Йена, и Гёте?!
Шиллер и Лист... Гитлер в ремне -
Безумец на зверской охоте.
Дул ветерок. Цветы шевелил.
Рыдания били туриста.
Дождь бесконечный проводы лил
Под музыку гения Листа.
Освенцим - Auschwitz
Владимир Пипченко
Всё чисто, пусто, тишина,
Толпой притихшие туристы
И только гида речь слышна,
В бараке, как в больнице, чисто.
Налево - закром для очков,
Направо - детские игрушки,
Здесь были старики, старушки,
Всех крематорий сжечь готов.
Десяток эшелонов в день,
Евреи, русские, цыгане,
Поляки попадали раньше.
Чья на стене мелькнула тень?
Три четверти с перрона в газ,
Дымятся трубы напоказ,
Все молодые - на работу
И к Менгеле случалось кто-то.
Блок пыток, наказаний блок,
Двадцать четвёртый блок - публичный,
Для немцев чисто всё, отлично,
Оставшейся одежды блок.
Прошло четыре миллиона,
Трёмстам лишь удалось бежать,
Четыреста смогли поймать.
Вокруг безжизненная зона.
Саласпилс. 18
Ирина Стефашина
Над Саласпилсом тишина.
Лишь раздаются стоны чаек
И ветерок фонарь качает
Там, где расстрельная стена.
Не описать страданий детских,
Что начинали только жить?
Кто право дал людей казнить,
Предав их пыткам изуверским?
Живьем срывая кожу с ребер
И грудничков проткнув штыком,
Бедняг травили мышьяком
Те, кто зверьем зачат в утробе.
Здесь сотни заживо сожженных
И дикий свист стальных плетей.
Здесь каждый донор из детей
И в душегубке умерщвленный.
Здесь над могилами туман,
Где сердце в крике застывает.
Здесь девочка, еще живая,
От рваных погибает ран.
Здесь воздух полон слез и горя,
Где захлебнулся детский смех.
Здесь почернел белесый снег,
Где расположен крематорий.
Здесь боль сочится с каждой ветки,
Когда собаки плоть грызут,
Когда с детишек ногти рвут,
Им на руке поставив метки.
Здесь на земле утроен ад
Для тех, кто воином-то не был.
Здесь в ужасе немеет небо,
Что люди стали, как дрова.
Давно закончилась война,
Но детский плач земля впитала
И кровью в душах начертала:
Над Саласпилсом тишина.
Узник Бухенвальда
Неля Радченко
Возвращаюсь я в годы былые,
Вспоминаю заученный слог.
Бухенвальд...Холокост и другие...
"jedem das seine"-смерти порог.
Деревянный барак непригодный
Ощущает дыханье зимы.
Изнуренный лежал и голодный:
Мальчугану не больше восьми.
Неизвестный подсунул обрывок
Прошлогодней газеты кусок.
Настоящий, без всяких фальшивок,
Потемневший от срока листок.
Пересохшие губы шептали
Октябрятскую клятву страны.
За бараком овчарки брехали,
Да дымилася печь сатаны.
Ему чудился дом в Подмосковье,
На крылечке Тимошка сопит.
Пирожками запахло в жаровне,
Над садами журавлик летит...
Может,это душа мальчугана
Над Россией парит в небесах,
А в ладошках тепло талисмана:
Не сгорел он в зловещих печах.
"jedem das seine"(нем)-каждому своё
За колючкой
Николай Тимченко
11 апреля день памяти жертв фашистских концлагерей.
Об узниках-детях крик души моей.
Дахау, Белжец, Сосибор,
Освенцим, Хелмно и Треблинка…
Колючий лагерный забор.
И это быль, а не картинка.
А за забором детвора –
Худы, измучены, бесправны.
До тёмной ноченьки с утра
Их муки с взрослыми на равных.
Полны надежд, что их спасут,
Пусть не сегодня, а когда-то.
Освобождение несут
И им советские солдаты.
Не всем дождаться суждено –
Вблизи фашистский крематорий,
А в нём, с дровами заодно,
Конец их жизненных историй.
Ещё кому-то предстоит
Стать жертвой опытов фашистских.
И за колючкою стоит
Толпа. Все верят, счастье близко.
Саласпилс
Нина Лазуткина
Улыбка сгинула с лица,
В глазенках боль и страх.
Ни мамы рядом, ни отца.
А вместо детства – прах.
Страшнее места «Саласпилс»
Ты в мире не найдёшь.
Кровавый мир, смертельный пир
И жизнь ценою в грош.
Здесь царство мёртвой тишины,
Не слышен даже плач.
А в щель меж стенами видны
Смерть - ведьма и палач.
Сейчас войдут они в барак,
Скомандуют: «Всем лечь!»
И смерть подаст свой подлый знак:
«Пожил и хватит! В печь!»
И будут заживо гореть
Безгрешные тельца.
И будет с упоеньем смерть
Глумиться до конца.
Бесценный дар - людская жизнь…
Но столько долгих лет
Ужасней слова «Саласпилс»
Не знает белый свет.
Бухенвальд
Сергей Неверской
Прекрасен так Тюрингский лес,
Что Шиллер в пьесах описал.
Сейчас там башня до небес,
А рядом с ней - мемориал!
И задевает эта башня тучки,
То память принятых здесь мук,
Ног босых отпечаток на "колючке",
Да страшный колокола звук.
Бьёт в Бухенвальде колокол в набат,
Возможно сразу это не поймёте,
Но должен помнить стар и млад-
Здесь создавал стихи сам Гёте!
Тут надпись "Каждому своё", ворот,
Встречали узников из стали буквы.
Тянулся день, наверное, как год,
Косила смерть, еда- отвар из брюквы.
Нет стука деревянных башмаков,
Удар плетей не принимают плечи,
Затоптаны давно следы былых оков,
Не дышат смрадной гарью печи!
Но в жизнь здесь не теряли веры,
От тел людей лишь оставались кости
И хоть над ними издевались изуверы
В своей невиданной звериной злости!
Пока друг другу человек не брат,
Спокойной жизнь не скоро будет,
Бьёт в Бухенвальде колокол в набат-
Не потеряйте, только, память люди!
Бабий яр
Татьяна Грахова
Призраком табор в небо
Шёл, заметая горе,
Канул в седую небыль,
Речкой впитался в море.
Сонмы убитых жизней,
Съеденных Бабьим яром,
В землю легли без тризны,
Вспыхнули смертным жаром.
И,среди всех,цыгане
Ярким цветком - в могилу.
Не было краше дани
Смерти, набравшей силу.
Песня лилася стоном,
Вдаль унося их души,
Как погребальным звоном,
Глуше звучала,глуше.
В яму легли накатом
Вместе девчата,парни,
Очередь автоматов
Гимн играла венчальный.
Сгинула грань раздела,
Боль всех связала прочно,
Кровью, смешавшись,рдела,
Общею став бессрочно.
Освенцим
Татьяна Грахова
Пленённых везли эшелонами,
В труде им свобода обещана,
Теснились составы вагонами,
В них - дети, мужчины и женщины.
Змеилось рекой тихой чёрною
Соцветие тел человеческих,
Под лай псов их души покорные
Освенцим обнял "по отечески".
Съедался поток тот воротами,
Раззявленной пастью злой адовой,
Что там, за углов поворотами,
Никто, никогда не загадывал.
Ступали колонной привычною
На плац, шагом смерти измеренный,
Встречал там людей сам, улыбчивый,
Очаровательный Менгеле.
Давилось молчание топотом,
Шли влево - на корм камер газовых,
Направо - покрепче, для опытов,
Хоть, всё ж, матерьял одноразовый.
Жестокости не занимать скотам,
Разрывами вен блики памяти,
Недолог был век у младенцев там:
До бочки, да в снег. Саван скатертью.
И крысы резвилися толпами
От сытости толстые, дерзкие,
А в комнатах - волосы тоннами,
Ботиночки взрослые, детские...
Работа до смерти программная,
Всё в ход для великой Германии,
Для мёртвых - свобода желанная,
Оставшиеся - в ожидании.
Решение чёрного гения:
На пользу пойдут и сгоревшие,
Немецких полей удобрение
Ответит хлебами созревшими...
Не отворачивай взгляда ты,
Забыть не посмей ликов ужаса!
У сгубленных были свои мечты.
Здесь памятник боли и мужества.
Давно нет в Освенциме узников,
Над фабрикой смерти - птиц пение,
Да душ крики памяти узелком
Хранят повороты музейные.
Бараки, бараки да камеры,
Расстрельного плаца стен выбитость,
Да зев крематория каменный,
Да печек чугунная выгнутость...
Освенцим
Татьяна Ракова
На юге Польши лагерь смерти есть Освенцим,
Здесь в дни войны распоряжался фриц.
Концлагерь под названием немецким,
Вошел в историю как Аушвиц.
Подобных мест немецких было много,
Но этот центром был и на слуху у всех.
Началом мук была железная дорога,
Перрон холодный и ненавистный знак СС.
Здесь доктор- смерть свои вводил законы,
Эксперименты ставя над детьми.
Здесь были слезы, вопли, крики, стоны
И издевательства над бедными людьми.
Травили газом, жгли и убивали,
Морили голодом евреев, русских и цыган.
Детей и матерей нарочно разделяли,
Работать заставляли даже по ночам.
- Работа в прок!» Конвойный издевался ,
Кричал с высотки мерзкий полицай.
Он бил, стрелял, в лицо плевал, смеялся,
Орал на пленных: «Arbeit macht frei!».
Узники верили, ждали с надеждой,
Несли все лишенья за свой милый край.
Богу молились, чтоб было как прежде,
В сердцах повторяя: «Arbeit macht frei!».
Пять долгих лет терпели муки люди,
И в сорок пятом надежды их сбылись.
Советских войск и Конева заслуги,
Багровым знаменем над ними пронеслись.
Там находилось еще много пленных,
Всем помогли, вернули в милый край.
Не веря окончанью пыток бренных,
С губ их слетало: «Arbeit macht frei!».
Улыбка сгинула с лица,
В глазенках боль и страх.
Ни мамы рядом, ни отца.
А вместо детства – прах.
Страшнее места «Саласпилс»
Ты в мире не найдёшь.
Кровавый мир, смертельный пир
И жизнь ценою в грош.
Здесь царство мёртвой тишины,
Не слышен даже плач.
А в щель меж стенами видны
Смерть - ведьма и палач.
Сейчас войдут они в барак,
Скомандуют: «Всем лечь!»
И смерть подаст свой подлый знак:
«Пожил и хватит! В печь!»
И будут заживо гореть
Безгрешные тельца.
И будет с упоеньем смерть
Глумиться до конца.
Бесценный дар - людская жизнь…
Но столько долгих лет
Ужасней слова «Саласпилс»
Не знает белый свет.
Бухенвальд
Сергей Неверской
Эта небольшая деревушка около города Ваймара стала известной всему миру, как место, где находился лагерь смерти нацистской Германии,"прославившийся" особой жестокостью палачей. В шестидесятые годы была очень популярна песня В.Мурадели и А.Соболева, в исполнении Муслима Магомаева, "Бухенвальдский набат". Посетив мемориальный комплекс лагеря смерти, я был потрясён страшным звуком колокола Бухенвальда. Даже спустя много лет вспоминаю его. Внутри башни, на полу, барельеф- отпечаток босых ступней ног на колючей проволоке....
Прекрасен так Тюрингский лес,
Что Шиллер в пьесах описал.
Сейчас там башня до небес,
А рядом с ней - мемориал!
И задевает эта башня тучки,
То память принятых здесь мук,
Ног босых отпечаток на "колючке",
Да страшный колокола звук.
Бьёт в Бухенвальде колокол в набат,
Возможно сразу это не поймёте,
Но должен помнить стар и млад-
Здесь создавал стихи сам Гёте!
Тут надпись "Каждому своё", ворот,
Встречали узников из стали буквы.
Тянулся день, наверное, как год,
Косила смерть, еда- отвар из брюквы.
Нет стука деревянных башмаков,
Удар плетей не принимают плечи,
Затоптаны давно следы былых оков,
Не дышат смрадной гарью печи!
Но в жизнь здесь не теряли веры,
От тел людей лишь оставались кости
И хоть над ними издевались изуверы
В своей невиданной звериной злости!
Пока друг другу человек не брат,
Спокойной жизнь не скоро будет,
Бьёт в Бухенвальде колокол в набат-
Не потеряйте, только, память люди!
Бабий яр
Татьяна Грахова
Призраком табор в небо
Шёл, заметая горе,
Канул в седую небыль,
Речкой впитался в море.
Сонмы убитых жизней,
Съеденных Бабьим яром,
В землю легли без тризны,
Вспыхнули смертным жаром.
И,среди всех,цыгане
Ярким цветком - в могилу.
Не было краше дани
Смерти, набравшей силу.
Песня лилася стоном,
Вдаль унося их души,
Как погребальным звоном,
Глуше звучала,глуше.
В яму легли накатом
Вместе девчата,парни,
Очередь автоматов
Гимн играла венчальный.
Сгинула грань раздела,
Боль всех связала прочно,
Кровью, смешавшись,рдела,
Общею став бессрочно.
Освенцим
Татьяна Грахова
Пленённых везли эшелонами,
В труде им свобода обещана,
Теснились составы вагонами,
В них - дети, мужчины и женщины.
Змеилось рекой тихой чёрною
Соцветие тел человеческих,
Под лай псов их души покорные
Освенцим обнял "по отечески".
Съедался поток тот воротами,
Раззявленной пастью злой адовой,
Что там, за углов поворотами,
Никто, никогда не загадывал.
Ступали колонной привычною
На плац, шагом смерти измеренный,
Встречал там людей сам, улыбчивый,
Очаровательный Менгеле.
Давилось молчание топотом,
Шли влево - на корм камер газовых,
Направо - покрепче, для опытов,
Хоть, всё ж, матерьял одноразовый.
Жестокости не занимать скотам,
Разрывами вен блики памяти,
Недолог был век у младенцев там:
До бочки, да в снег. Саван скатертью.
И крысы резвилися толпами
От сытости толстые, дерзкие,
А в комнатах - волосы тоннами,
Ботиночки взрослые, детские...
Работа до смерти программная,
Всё в ход для великой Германии,
Для мёртвых - свобода желанная,
Оставшиеся - в ожидании.
Решение чёрного гения:
На пользу пойдут и сгоревшие,
Немецких полей удобрение
Ответит хлебами созревшими...
Не отворачивай взгляда ты,
Забыть не посмей ликов ужаса!
У сгубленных были свои мечты.
Здесь памятник боли и мужества.
Давно нет в Освенциме узников,
Над фабрикой смерти - птиц пение,
Да душ крики памяти узелком
Хранят повороты музейные.
Бараки, бараки да камеры,
Расстрельного плаца стен выбитость,
Да зев крематория каменный,
Да печек чугунная выгнутость...
Освенцим
Татьяна Ракова
На юге Польши лагерь смерти есть Освенцим,
Здесь в дни войны распоряжался фриц.
Концлагерь под названием немецким,
Вошел в историю как Аушвиц.
Подобных мест немецких было много,
Но этот центром был и на слуху у всех.
Началом мук была железная дорога,
Перрон холодный и ненавистный знак СС.
Здесь доктор- смерть свои вводил законы,
Эксперименты ставя над детьми.
Здесь были слезы, вопли, крики, стоны
И издевательства над бедными людьми.
Травили газом, жгли и убивали,
Морили голодом евреев, русских и цыган.
Детей и матерей нарочно разделяли,
Работать заставляли даже по ночам.
- Работа в прок!» Конвойный издевался ,
Кричал с высотки мерзкий полицай.
Он бил, стрелял, в лицо плевал, смеялся,
Орал на пленных: «Arbeit macht frei!».
Узники верили, ждали с надеждой,
Несли все лишенья за свой милый край.
Богу молились, чтоб было как прежде,
В сердцах повторяя: «Arbeit macht frei!».
Пять долгих лет терпели муки люди,
И в сорок пятом надежды их сбылись.
Советских войск и Конева заслуги,
Багровым знаменем над ними пронеслись.
Там находилось еще много пленных,
Всем помогли, вернули в милый край.
Не веря окончанью пыток бренных,
С губ их слетало: «Arbeit macht frei!».